Жилетка для ментов

Автор: Ольга Явич (моя ученица - Ольга Кулагова)

У входа во 2-е отделение милиции ГУВД меня встречает лейтенант – мужчина средних лет в туго натянутой на большое тело форме. Он охранительно интересуется, «по какому поводу», осматривая меня с ног до головы.

– А-а, так вам Чеснокова нужна? – И только теперь пригласительно открывает дверь.

– Крупно повезло, застали ее на месте.

Однако психолога отделения все же на месте не оказалось.

– Убежала, не заметил, – разводит лейтенант руками. – Она же у нас теперь профессор. – В его голосе слышится искренняя гордость.

– А вы к психологу обращаетесь? – Аккуратно впечатываю вопрос в его тучную фигуру.

– А я не беспокойный.

В ожидании усаживаюсь на коричневый дерматин ряда поношенных стульев лекционного зала. Здесь каждое утро проходит развод роты – повестка дня. Прибитая гвоздями и скобками материя до последнего клочка изнасилована чернилами. «174 дня до дома. Служите, пацаны, достойно. Уфа», «Оренбург, до дома 157 дней», «Дагестан – до дома далеко». А также далеко до Вологды, Омска, Тюмени, Бурятии. За пустующей кафедрой – стена, улепленная листами с мелким текстом. Самый неразличимый из них – текст Конституции РФ под пыльным портретом Медведева. Самый заметный – обращение руководства УВД  на розовых листах, склеенных скотчем: «Будьте вежливы и внимательны по отношению к москвичам и гостям столицы. Помните, что мы работаем для них. Именно от вас во многом зависит спокойствие и сплоченность в нашей стране, обеспечение прав и свобод граждан, благоприятный деловой климат».

В отделении климат самый деловой.

«Хотят записывать, сколько я на платформе в день стою. Может, они еще будут считать, сколько раз я срать и ссать хожу, и сколько бумаги на это трачу?» – Женщина в форме беседует с коллегой по душам, перекрикивая орущую в маленьком телевизоре рекламу.

Три сержанта рассаживаются рядом, обсуждая отпуск. Два дня – за месяц работы. Один из них достает из тепла толстой форменной куртки цветную грамоту и показывает товарищам, получившим благодарность в устной форме.

Растянувшись во весь рост на лекционной галерке, видит дневной сон их коллега, смачно вдыхая спертый воздух линолеумной комнаты.

Появление Ирины Чесноковой отмечается радушными приветствиями. У нее синие ресницы и иссиня-шоколадные линзы. Ярко-розовые ногти пестрят на серенькой папке с делом.

– Как дела, мальчики? – Она интересуется по-свойски легко и сочувственно, без сквозного жеманства. Накидывает шубку и мы спешим к станции – нужно ехать на плановое совещание в Психологическую службу метрополитена.

– Вот мои девочки стоят, – говорит она, когда мы подходим к милиционерам у турникетов. Правильнее сказать, полицейским, но их безнадежно серая форма еще не пускает к мыслям нового названия сиротливой милиции.

– Это Даша, – говорит Ирина, не указывая пальцем, но я сразу понимаю, что из двух серых курток Даша та, которая теплее прощается.

– У нее был выкидыш, потом начались проблемы с мужем. Но мы с ней это преодолели. Я с ними семь лет работаю, знаю все их тревоги наизусть, – поясняет она, преодолевая ступени. – У них же тоже любовь, семьи, любовницы, ссоры дома, непонимание, слезы, разлуки, горе.

– Для этого им психолог нужен?

– Не только. На работе у них каждый день такое напряжение. Большая нагрузка на станциях. Притом, что от населения они один негатив получают. Что они слышат каждый день? «Все менты – козлы и ублюдки». А пока их в этом обвиняют, они на своих руках пьяных бомжей со станций на улицу таскают, разнимают дерущихся кавказцев, алкоголиков с путей поднимают, спасают сердечников от смерти, скорую пассажирам вызывают, роды принимают, в конце концов. В Царицыно два наших мальчика – оба Алеши – приняли роды. Малыш «скорой» не дождался, женщина прямо на ступенях родила. Мальчика Алешей назвали.

Я оборачиваюсь на Дашу с белой косичкой и длинными ресницами.

– Девушек в милиции надолго хватает?

– Их уже два года как не принимают. Теперь – только мужчин, отслуживших в армии. А те, что сейчас работают – это старая гвардия, такие, которые не сломались и не разошлись по киоскам и рынкам. Грязь, боль, проблемы – это каждый день у них. А ведь еще теракты. Смерти. На смерть они уже не реагируют, как патологоанатомы. Тот режим, в котором они работают, все события дня уже замыливают глаз – они привыкли к грязи. И, несмотря на это, умудряются сохранять чувство сострадания и жалости к людям. Очень тяжело девчонкам. Если раньше в течение дня можно было отсидеться в комнате милиции, передохнуть во время суточного дежурства, сейчас – нет. У них отбирают ключи и заставляют стоять на станции. Остаются самые выносливые и ответственные. Те, которые просто приняли эту работу.

– Я знаю, что они у меня не брезгливые, – перекрикивает Ирина гул поезда. – Очень мало в наших рядах таких, кто боится потратить свои человеческие силы. Отсиживаются единицы. А такие, которые полезут в самый пепел и спасать будут, – практически все. Я сама такая.

Сине-шоколадные глаза смотрят на меня с вызывающей уверенностью. Сейчас короткие аккуратные розовые ногти не мешают мне представить ее задерживающей карманника на месте кражи, оттаскивающей бомжа из вестибюля станции, разгребающей «всю эту грязь».

– В день теракта 29 марта я лично дежурила на станции. Мы с ребятами проверяли, чтобы не было закладок – ходили по вагонам. Наши мальчики грузили тело мужчины с Парка культуры. С него кусками мясо валилось! Скорой он уже не дождался. Два молодых пацана, тащили его на носилках через переход. Один, совсем молоденький, очень тяжело это потрясение переживал. Но мы с ним справились.

Она любит это выражение – «мы справились».

– На нашей зеленой ветке вообще ребята часто сталкиваются с тем, что у них на руках умирают пассажиры – женщины и мужчины, сердечники особенно. Представляете, делаешь человеку искусственное дыхание, он еще жив, дышит, дышит еще, и – стоп! Отказывает сердце.

На этих словах синего в ее глазах становится будто бы больше. Хотя линзы и не меняют цвета.

– Это очень тяжело, – говорит она сдержанно, и, мне кажется, понимает всю бесполезность попытки уместить в одном интервью  тяготы и кризисы работников милиции.

– Как к психологу относятся эти бравые мужики из полка? Заходят поговорить?

– Когда семь лет назад я только пришла работать – этакая девочка-припевочка, ко мне никто не обращался. Девушек почти не было в коллективе, мужчины уже все в возрасте были, считали, что сами со своими проблемами могут разобраться. Я привыкала к дежурствам на станциях, изучала людей, которые под моим ведомством находятся,  испытывала повседневные эмоции сотрудника милиции. И после этого отношения сами установились. Сначала подошел один – у него тяжелый развод был, нужно было поддержать. Затем – другой. Без дружбы и доверия психологом в милиции не станешь, хоть разорвись от знаний и опыта. А у нас очень дружные отношения. Они знают все мои номера, звонят в любое время суток.

Есть у меня такая Маша, – Ирина наклоняется к моему уху – она и ночью может разбудить, и мы с ней поговорим, я ее успокою. Мне все говорят: почему ты ее не пошлешь? Не могу. Не имею я такого права. Человеку некому выговориться, надо ему в этом помочь. А как у меня много иногородних… – Она причитательно растягивает последний слова. – У них же постоянные проблемы: они снимают квартиры, а это в Москве сами знаете что, у них мамы и дети в других городах, они разрываются между домом и Москвой, им тяжело зарабатывать кусок хлеба.

– Я все про всех знаю, и это облегчает нам работу. У меня их – пятьсот человек в четыре роты, не пересекающихся между собой. Вот они меня и спрашивают, не знаю ли я, продает ли кто телефон или коляску, не ищет ли кто квартиру. А  общаюсь я с ними на их же языке. Они мне грубо – и я грубо. Не хотят тесты делать – проявляю строгость. Мне же нужно динамику психологического состояния сотрудников ежемесячно составлять.

– И как динамика – положительная?

– В целом – да. Но сейчас есть у нас проблемные сотрудники, с которыми нужно активно работать. Например, у одного мальчика большие сложности с мамой, она его доводит буквально до истерики. Я сейчас решаю, справляется ли он психологически, и ищу безболезненные способы ограничения его общения с ней.

– А что если человек не хочет идти на контакт?

– Надо искать пути. И найти их можно к любому, даже самому агрессивному. Самое главное, надо знать: нет плохих людей. Есть те, у которых преобладают негативные черты характера. Но, может, одно-два  положительных качеств, которые в нем есть, помогут на станции спасти жизнь человека.

Мы переходим на Сокольническую ветку. По Театральной неспешно вышагивает ряд милицеских шинелей. Мальчики, меряющие шагами станцию, производят впечатление пугливых юнцов.

– Как думаете, люди недооценивают их работу? – киваю в сторону шинелей.

– Люди просто не понимают, что это такое – работать в милиции. Они думают – вышел на смену, отстоял, отходил, отсидел в комнате милиции. А в течение дня милиционер может столкнуться с наркоманами, которые могут пырнуть ножом,  алкоголиками, которые обычно сразу кричат и дерутся. А представьте, при этих препятствиях милиция умудряется выполнять свою работу – охранять безопасность граждан. Они изолируют вас от лиц в нетрезвом виде. Бомжи с вами в вагонах не так уж и часто катаются. Представьте, какой бомжатник бы развелся в поездах, не стой эти мальчики в шинелях у турникетов. Вы терактов боитесь? Тогда не ездите на метро! Вам с таким страхом и без терактов цветочный горшок запросто на голову из чужого окна может свалиться. А вот милиция нас от них оберегает, как только может. Через день да каждый день на станциях устраивают проверки: закладывают «легенду», и, если за 15 минут закладка не обнаруживается, станция «взрывается». А сотрудников за такие промахи увольняют.

– Можно ли изменить отношение людей к нашей милиции?

– Я думаю, нет, пока наши СМИ работают на создание негативного образа «мента-козла». В семье не без урода, и когда этот один какой-то урод совершает преступление, наше общество муссирует это по нескольку лет. Один убил – значит, все такие. Почему образ советской милиции такой положительный для всех нас? Менты и тогда превышали должностные полномочия, и пили на рабочем месте, и пьяными за руль садились. Просто их за это «тихо» наказывали – лишали премий, увольняли, предавали уголовной ответственности. Об этом никогда не писали.

– Так СМИ тогда были далеки даже от того, чтобы называться свободными.

– Это так, но зачем сейчас целенаправленно рисовать в общественном сознании мента-чудовища? Надо бы наоборот, помочь людям не разуверяться в милиции окончательно. Доверие граждан только укрепляло бы ее ответственное отношение к делу. А когда мы с вами все до одного уверены, что они сволочи и подонки, которые ничего не могут – ни украденного телефона найти, ни пропавшего человека, ни спасти нас от теракта или маньяка – они и соответствуют. Происходит обратная связь: «Ах, мы козлы? Так не будем вас разочаровывать». Процент нарушений милицией устава был во все времена примерно одинаков. Всегда были и есть люди, которые ведут себя не в соответствии с мундиром. За этот год нашему отряду удалось уволить 14 недостойных сотрудников. Притом что доказательств их ненадлежащего поведения не было, но мы, внутри коллектива, знали, что они не достойны должности сотрудника милиции. Попали «под сокращение». От нерадивых мы избавляться умеем.

На прошлой неделе в нашем отделении была уволена женщина – она за три месяца отработала три смены. Я понимаю, что у нее маленький ребенок, но когда рота работает за нее – это же неправильно. Кто-то отсиживается дома на стопроцентно оплаченном больничном, а кто-то вышел с высокой температурой работать дополнительную смену. Мы с этим боремся всем коллективом. Представляете, у нас до сих пор существует суд чести. И все его боятся. Мы на нем коллективно решаем, кто из сотрудников повел себя недостойно, и как с ними поступить.

– А чего боятся?

– Неуважения со стороны своих. Это главное наказание и главный страх. Поставили тебя на станцию с кем-то работать сутки, а он тебя не уважает. Работы не получится.

– Как сегодня в милицию людей принимают? По объявлениям в метро создается впечатление, что кто угодно со школьным образованием может форму надеть.

– Меня на телевидении одна женщина спросила – позвонила в студию: «Да где вы их, уродов таких, берете?». Я ей говорю: не поверите, но не с Марса.  Среди гражданского населения, набираем. И отбираем. Попасть в милицию не так просто. Нужно иметь, как минимум, полное среднее образование, отслужить в армии и быть здоровым. При этом минимальном наборе условий мы с кандидатами проводим целый ряд тестирований: от психологических до тестов интеллекта. Этим я непосредственно занимаюсь. Раньше от их результатов у меня волосы дыбом вставали. Я кандидат наук с двумя высшими, написала три книги, пишу докторскую. И когда человек при устройстве на работу в элементарном тесте на интеллект заявляет, что «Евгения Онегина» написал Дубровский, мне хочется плакать. А было так часто.

Но сейчас, хорошо понимая, что такое работа милиции, я могу принять и человека, который не подкован в вопросах русской классики, но при этом порядочный, ответственный, добросовестный. Нам такие люди нужны, а не семь пядей во лбу. От моего заключения зависит прием человека на работу. Могу написать «уровень интеллекта снижен, но…». И это «но» милиции и потребуется. Ведь когда вам на станции плохо, вам все равно, знает ли человек, готовый вам помочь, какие поэмы и романы Пушкин написал. Вам важно только то, что он донесет вас на руках до «скорой». Поэтому я учитываю все качества.

Мы приезжаем на станцию Черкизовская и направляемся в офис Психологической службы метро.

– Всегда ли удается увидеть человека насквозь с первого взгляда? Бывают осечки?

– Раньше чаще ошибалась, сейчас – нет. Я действительно их всех, приходящих на работу, насквозь вижу.  За всю свою жизнь преподавания в университете не научилась видеть людей так, как здесь. Два вопроса – и мне все ясно.

– Каких?

– Самых элементарных. Человек, понимая, что его испытуют, морально готовится к разным вопросам. Ему главное не сдать себя и попасть на работу. А я создаю располагающую к беседе обстановку, прикидываюсь простушкой, отшучиваюсь – человек расслабляется. И тут я ему и говорю: «Ну скажите, что вас в наше богоугодное заведение-то привело?». И от ответа уже многое ясно становится. Один выдает: «мама посоветовала», другой – «слышал, ментам зарплату сильно повысили», третий мямлит что-то невнятное. Ну я продолжаю: «Форму-то вам нравится носить?». И так постепенно человек начинает раскрываться. Скрытный ли он, индивидуалист или командный игрок, тщеславный ли, трусливый, заносчивый, а, может,  заботливый и отзывчивый. Если у него в семье все плохо, то он, скорее всего, будет и плохим сотрудником. Хотя и тут бывают исключения: работает у нас мальчик – сирота, мама его бросила в детстве, папа умер. Но сам он, несмотря на такие обстоятельства, добрый и внимательный к людям. Очень бабушку любит.

На проходной мою хрупкую фигуру рассматривают с недоверием и любопытством. Ирина представляет меня новым стажером. Насупившаяся женщина в форме сначала молча дает мне зеленый свет, а потом с интересом поздравляет «со вступлением в ряды милиции».

– Я спрашиваю их о простых вещах, – продолжает Ирина в лифте, – которые помогают мне понять, будет ли человек отсыпаться в отделении в ожидании зарплаты, или станет для людей работать. Сейчас, конечно, отзываются более адекватные люди. Раньше незрелых много было, немотивированных. Приходили, потому что другую работу не могли найти. А теперь у сотрудника милиции 40 тысяч зарплата. Стажеры только первые три месяца 15 получают, а потом – сразу 40. Нормальные деньги. И график у них – сутки через трое. Позволяет подрабатывать. Для кормильца семьи должность во всех смыслах приличная.

– Меня бы не взяли на работу?

– Почему же? – Синие ресницы тянутся к удивляющемуся лбу. – У меня такие красавицы работают!

– Я не о внешности.

– Впечатление нежного и хрупкого создания? – Ирина задумывается, впервые за весь разговор разглядывая меня с прицелом. – Ну, вы не рационального склада человек, а, скорее, душевного, больше живете эмоциями. Нам нужны практичные, немного циничные, рационалистичные характеры. Хотя есть в наших рядах и такие, с виду нежные, девочки, которые все бросят и полетят спасать человека. Бывало и так: приходит девушка с высшим образованием, худенькая, скромная, симпатичная, я смотрю на нее и думаю: нет, не сможет, будет брезговать бомжами, будет думать о своей внешности, будет беречь ногти. Прошел год – она ногти постригла, увлеклась работой, ее не страшно одну оставлять на посту. Как правило, год решает, годен человек к службе или нет. До года – это еще не сотрудник.

Мы заходим в светлую комнату с ворсистым ковром, набором мягкой мебели, аквариумом, пузатым серебристым телевизором и двумя сосредоточенными дамами, ожидающими совещания.

Здесь проводятся горячо любимые психологами тренинги «на сплочение и командообразование», «на познание себя», «релаксацию», «повышение самооценки» – и дальше по списку. А еще здесь людям в форме показывают фильмы о вреде наркомании и алкоголизма.

– Им это помогает? – Стараюсь не выдавать недоверчивой улыбки, но и наивно распахнуть глаза тоже не удается.

– Конечно, помогает, – Ирина убеждена в важности таких коллективных просмортров, ратует за профилактические фильмы, тренинги и называет комнату «кабинетом реабилитации сотрудников».

– Вот у нас кресло массажное – очень дорогое. Здесь, – она обводит рукой помещение, – я на прошлой неделе проводила групповой тренинг на повышение уровня коммуникабельности. Это чтобы преодолеть зажатость. Был один среди присутствующих, очень агрессивно настроенный: «Я в милиции уже столько лет, ко всему равнодушен», говорит. Но за короткий срок мне удалось устранить перед ним барьер в общении с людьми. Такие тренинги помогают установить контакт между чужими друг другу. И прежде всего, контакт с самим собой. А то они уже себя не понимают: дом-работа, работа-дом, и больше ничего не видят. Некогда на себя посмотреть со стороны.

Ирина разливает по чашкам воду из вскипевшего чайника. Цветочный фарфор напоминает мне старый фамильный сервиз из дома. После часа в отделении и получаса в метро здесь чувствуется уют.

– Вот к СКР – сотрудникам из Северо-Кавказского региона – у нас по уставу особое отношение, – она приглушает голос и коротко поясняет: – Ну, заведено так.

Поэтому провожу с ними частые тренинги на повышение коммуникабельности и расширение возможностей импатического восприятия – импатического слушания, видения, умения контролировать свои эмоции к людям. Знаете, что такое импатия, да? Так вот. Провожу с ними различные упражнения на релаксацию, на доверие, на устранение мышечных зажимов. А иногда – на повышение самооценки. Потому что негатив, который они в свой адрес по причине нацональности слышат, действует угнетающе. Москвичи «кавказ» не любят. А вы представьте, что человеку все время говорят, что он урод. Он и начинает верить в это. А между прочим, ребята из СКР у нас самые ответственные, выносливые и терпеливые.

Одна из дам, присаживаясь к чаю, интересуется, санкционировано ли наше интервью. Это начальник Психологической службы.

– Я опасаюсь громких заявлений, которые сейчас слышала, – говорит она строго и сдержанно, – В издании вневедомственном, ориентированном на широкую публику, первостепенная наша задача – формирование позитивного облика сотрудника милиции, о чем вы, девушки, со всей ответственностью должны помнить.

 Она произносит это почти скороговоркой, на одном дыхании, будто, сидя здесь все это время, обдумывала свое возражение.

Ирина уверяет ее: все в полном порядке. Но мы немного меняем ракурс.

 – Какие самые тяжелые воспоминания от работы?

– Когда я приезжала в семью погибшего. У сотрудника брат сгорел во время пожара, он попросил с ним поехать домой, поддержать родных. Или вот приходилось к родителям одного «списанного» сотрудника ездить – у человека коллапс печени был, работать он больше не мог, состояние не улучшалось, мы его «списали» по специальной статье, а у родителей это единственный сын. Мама с папой сильно переживали.

– А не хотелось взять и бросить  этот груз чужих проблем, это метро с его бомжами..

 – Нет, – останавливает она меня. Но почему «нет» – не объясняет.

– А что в этой работе радостного?

– Когда говорят: «Вы мне помогли, спасибо». Когда человек, поначалу не желающий говорить о проблеме, долго не соглашается со мной, а потом мы приходим к правильному решению вместе. Когда мне удается избавить сотрудника от ненужного самокопания, освободить его от тревог. Ведь его обязанности – нести службу и отвечать за безопасность людей. Я не могу подарить людям счастье или радость, но я могу поддержать их. Они от работы сами психологами становятся. Но я знаю,  что без меня им точно было бы сложнее.

Наш разговор задерживает совещание, но женщины не торопятся. В этот момент каждая из них будто задумывается, а было ли бы без них кому-то сложнее.

– Дружеские отношения в милицейском коллективе – большое достижение. Где психолог не работает над сплоченностью команды, там он никому и не нужен. У меня много времени уходило на преодоление разобщенности роты. Командир не был незаинтересован в дружном коллективе, ставили ребят по станциям, как придется. Я долго вела с ним борьбу, особенно тогда, когда он систематически мешал мне проводить плановое обследование перед тем, как дать человеку в руки оружие. Ему было лишь бы быстрее отправить человека на пост, а мне нужно его протестировать, провести беседу перед службой. Если нужно – занятие в группе или тренинг. Вот за семь лет таких служебных бесед мы со всеми сотрудниками хорошо друг друга узнали и подружились.

– Что и кем пишется в дневнике динамического наблюдения?

– Дневник каждого из них я веду сама, и пишу там абсолютно все замечания: как у наблюдаемого идут дела в семье, как он выходные провел, куда съездил, в каком настроении пребывал всю неделю, каких домашних животных завел, что читает, как проводит время обеденного перерыва, какие программы по телевизору смотрит. А на основе наблюдений даю им рекомендации.

Рекомендую им дома смотреть по телику что-то не относящееся к работе, что позволяет расслабиться, особенно комедии, потому что юмора в нашей работе мало. Вот сегодня на совещании начальник отделения сказал: «Кто работает в милиции, тот в цирке не смеется». Это неправда. Они видят много горя. А надо, чтобы психика немножко разгружалась.

– Ваши сегодня в отделении криминальный сериал смотрели.

– Смотрят, да? – Она огорченно морщит лоб. – Так это не наши, это полк по сопровождению, – машет она рукой и допивает остывший чай большими глотками.

– Еще я их заставляю читать. Что? В зависимости от ситуации и уровня подготовленности к чтению. Кого-то Чехова, например, чтобы учились ко всему с улыбкой разума относиться. Кого-то – пословицы и поговорки, чтобы элементарно повышали свой культурный уровень. Но я этим не хочу сказать, что менты тупые. Есть у нас и грамотные, образованные люди. Но большинству надо ликбез проводить. Милицию подземки вообще в наших кругах называют «кротами». Так вот чтобы помочь им на свет божий выйти, стараюсь вовремя подсунуть нужную книжку.

– Как эмоционално не пострадать, проехав от Митино до Выхино в час-пик?

– Обязательно читать. Просто читать, или музыку приятну слушать. Я, например, Берлиоза в метро люблю, оперы Россини. Езжу с Бульвара Донского, поэтому чем могу, тем спасаюсь, времени не теряю. Бисмарк еще говорил: мы живем не для того, чтобы сделать на земле рай, а для того, чтобы не допустить на ней ада. Надо искать положительные допинги. Я вот знаю, что меня фильм «Собачье сердце» поддерживает, и смотрю его всегда, когда тяжело. А тем, кто не знает, как бороться со стрессами в метро, часто повторяю: представьте, что толпа, в тисках которой вы находитесь, – это не масса посторонних, а ваши знакомые.

– Если эти «знакомые» толкают и матерят тебя?

– Ни в коем случае не отвечать толчками. В толпе нельзя проявлять агрессии. Нужно идти по течению, немножко в диагональ. И не забывать, что это уставшие от работы люди.

– Какие человеческие слабости не позволительны сотруднику милиции?

 – Те же, что и вам. Они живые люди, которые отличаются от пассажиров тем, что находятся при исполнении долга.

– У Вас самой есть какие-то страхи?

– Сейчас нет. Раньше близко к сердцу принимала смерть, боялась оказаться на станции с мертвым на руках, боялась даже сама оказаться на его месте. Теперь к покойникам отношусь спокойно и уважительно: охраняю тело и жду приезда родственников. А раньше тараканов и крыс боялась до обмороков. Страхи и боязни – это преходящее.

Чайный фарфор окончательно остывает. Напоследок окидываю взглядом «кабинет реабилитации» и думаю, сколько же милиционеров из тех пяти сотен, что под ведомством одного психолога, успевают воспользоваться этим массажным креслом за один рабочий месяц. Скольким из них, «кротам», охраняющим подземелье, приходит в голову доехать до станции Черкизовская, чтобы в это кресло сесть и посмотреть фильм о вреде алкоголизма. И на сколько рабочих смен в гуле метро хватает благодати от одного тренинга «на релаксацию».

Впервые за долгое время самостоятельно обращаю внимание на милиционеров у турникетов, и, машинально прикладывая карту к валидатору, пытаюсь отгадать по тусклым лицам, кто из них все еще читает поговорки и пословицы, а кто – уже Чехова.